Листочку массаж для зрения забавно и интересно. Всю свою жизнь – весну, лето и осень – он провел, покачиваясь на ветке огромного бревна, вздрагивал от дождя, перешептывался во время ветра с товарищами да смотрел по граням. Это массаж для зрения скучновато, хотелось что-то новейшего, смен, впечатлений… А вданныймомент, когда знакомые деревья и даже их тени остались сзади, листку на секунду стало жалко собственной комфортной и обычной отчизны – старенького клена. Но лишь на секунду, поэтому что мощный порыв ветра приподнято взметнул листик кверху и добавил новейшие краски в его полет, заставив забыть о печальных думах.
– Эх, лечу! – затрепетал от восторга лист. – За мной, за мной летите! Тут столько простора! – Он пытался заглушить ветр, подбадривая собственных братьев. И буквально следуя его призыву, некотороеколичество таковых же красно-желтых бросились вдогон за ним, кружась и натыкаясь друг на друга. Кто-то, подхватываемый ветром, грубо взлетал, а некто бесшумно оседал на землю и сливался с красочным ковром, устилавшим осенний лес.
Еще порыв ветра – и лес совсем остался сзади. Счастливый путник долетел до стоявшего на опушке огромного древесного дома, сложенного из толстых сосновых бревен, какие так тесновато прижимались друг к другу, что даже вездесущим муравьям тяжело массаж для зрения найти лазейку внутрь.
Кленовый листик затрепетал от счастья: всю свою небольшую жизнь он грезил прикоснуться к этим бревнам, чтоб взятьвтолк тайна данных голых – массаж для зрения корней, массаж для зрения коры, массаж для зрения ветвей сучков и листьев – деревьев. Старый клен говорил собственным многочисленным детям, что видел, как много-много лет обратно прочные мужчины свезли сюда цельную гору сосновых бревен и позже громоздили их одно на иное, шумно и забавно переговариваясь. Соседка-ель, еще наиболее древняя, чем клен, утверждала, что этот дом из множества деревьев – также живое вещество. Пусть у него нет корней и листьев, зато внутри обитают эти странноватые и неясные существа – люди.
Листочек чрезвычайно обожал выслушивать такие летописи. Он времяотвремени видел людей, какие прибывали погулять в лес, и постоянно чрезвычайно желал выяснить, что же у них там, внутри их жилья? Но, покачиваясь на собственной ветке, мог рассмотреть лишь наружную стену дома. Солнце массаж для зрения жалостно палило бревна, по ним стучали косые ливни, но, необычное дело, – не прорастали на стене ни мхи, ни грибы, ни лишайники. " Наверное, – задумывался кленовый листик, – там, с иной, невидимой, стороны тесновато прижавшихся друг к другу голых стволов спрятано кое-что очень-очень увлекательное. Ах, ежели бы хоть быстро заглянуть туда! "
И вот сейчас он был так недалёк к разгадке!..
" Ах, как это примечательно! Сейчас я спрошу все-все! " – засмеялся лист, подставляя броский резной бок попутному ветру. И внезапно капли дождя, как барабанные палочки, застучали по упругому парусу, и листик стал оченьбыстро терять высоту. " Что же это? – изумлённо подумал путник. – Зачем мне вданныймомент эта бремя, эта влага? " Но тут, на его счастье, макушки деревьев зашумели, закачались из стороны в сторону и выдохнули новейшую порцию ветра. Играя с листком, какбудто с бабочкой, ветр с силой швырнул его прямо в оконное стекло дома. Листок вцепился в эту прозрачную, как роса, преграду и застыл в предвкушении.
Там, внутри, все массаж для зрения неизвестным, необъяснимым. Там, к его удивлению, не оказалось ни деревьев, ни кустов, ни травки, ни цветов; птицы не перелетали с ветки на ветку, да и ветвей там никаких не массаж для зрения . Какие-то странноватые, странные предметы – и ни малейшего движения, ни звука, ни шороха.
" Значит, древняя ель ошибалась, – огорчился лист. – Здесь нет никакой жизни, все тут издавна умерло. Вот же удивится она, когда я принесу ей это весть! "
И лишь он так подумал, там, за стеклом, вышло легкое, еле-еле заметное перемещение. Любопытный путник еще ближе прижался к стеклу, чтоб лучше разглядеть. Внутри дома он увидел что-то схожее на гору осенних листьев – и это что-то зашевелилось, покачнулось и опять замерло.
" Вот полезно! – обрадовался наблюдатель. – Там все-же некто проживает! " Присмотревшись, он сообразил, что за гору желто-оранжевых братьев он принял большущий кусочек броской мохнатой ткани, которая громоздилась на человеке, владельце дома. И эту солнечную ткань, и человека под ней он знал: летом тот нередко уходил в сад, расстилал на зеленой траве собственный возлюбленный желто-оранжевый плед, ложился на него и на длительное время замирал в блаженстве.
" Да-да! Это они, – обрадовался кленовый листик человеку и пледу как знакомым. – Где-то тут, наверняка, и их третий друг, который все время качается от ветра… " Под третьим ином он предполагал кресло-качалку, которое все лето простояло под большущий старенькой грушей и стало отлично знакомо жителям бора.
" Однако у них тут не слишком и забавно! " Любопытный листик был удивлен: он-то задумывался, что тут, за стеклом, обязано происходить приблизительно то же, что и в его родном бору, – листопад, перемещение ветвей от ветра, осенняя суматоха птиц и зверушек. " Наверное, – решил он философски, – тут грустят о том, что лето закончилось… "
Дождь припустил посильнее, и листик, на прощание хлопнув по стеклу влажным крылом, оторвался и полетел, играя в салочки с осенним ветром… "
Алексей Ранцов – а это был он – отложил ручку.
– Ну вот, опять эта ненужная бестолковая лирика, – сказал он вслух. Одинокие люди нередко говорят сами с собой, а он очевидно был чрезвычайно одинок. – Бред некий, не поймешь что: то ли притча, то ли притча… Скорее только, этот фрагмент так и остается лишним кусочком текста, который некуда станет применять. Впрочем, крайнее время я лишь и гожусь на то, чтоб строчить доверчивые сентиментальные этюды…
Он вздохнул и знобко повел плечами. Двухэтажный древесный дом казался неуютным и заброшенным. Если бы не кропотливо подметенные ступени крыльца, которое владелец практически механически любой день приводил в распорядок, да приоткрытые окна, разрешено массаж для зрения бы поразмыслить, что в нем никто не проживает.
Звук разыгравшегося за окном дождя, вялый, убаюкивающий, влажным котом проскользнул в приоткрытую форточку, прошелся по подоконнику, спрыгнул на пол, заполнил комнату уже совсем осенним морозом. Капли с гулом ударяли по стеклу, тяжко барабанили по карнизу.
" Дождь ", – одними губами прошептал Алексей и откинулся на спинку кресла. Казалось, он мог бы просидеть и 10, и 20 минут, и час, и некотороеколичество часов… Его не отвлекли бы даже огромные напольные часы, какие внезапно ожили, заворчали и, буквально посмеиваясь над суетой дождя, принципиально, не спеша, пробили три раза. Писатель даже не пошевелился – все звуки в доме были ему издавна знакомы, ничего не удивляло, не вызывало ни малейшего оживления в застывшей позе.
Он опять поежился, натянул на плечи плед, тот самый-самый, который лишь что обрисовал, – желтоватый, в оранжевую клетку, и готов был уже окунуться в свои невеселые идеи, как простой подзатыльник по окну принудил его приподнять глаза и увидеть, что к мокрому стеклу, аккурат в просвет меж небрежно задернутыми занавесками, прилепился небольшой желто-красный кленовый лист. Казалось, он с любопытством всматривался с улицы внутрь комнаты, следя за тем, что там проистекает.
" Мой листок, – прошептал Алексей и чуть-чуть улыбнулся. – Это про него я лишь что писал… Такой же броский и прекрасный, как мой старый плед. И откуда он лишь взялся тут в конце августа – целый милый и пурпурный, буквально в октябре! А таккак я уже запамятовал, как это случается – когда написанное на бумаге прибывает к тебе в жизни. Как же издавна я не придумывал! "
Продолжая улыбаться, он опять брал блокнот и продолжил строчить.
" Этот старый потертый плед достался человеку от родителей, и массаж для зрения шерстяному полотнищу кое-где истончившемуся, побитому молью, пожалуй, лет 50. Краски, как-то чрезвычайно сочные, со порой мало поблекли, но до сих пор оставались колоритными. Плед был любимой вещью владельца. В осенний день, когда в доме становилось совершенно уж пасмурно и печально, этот шахматный кусок лета не давал ему совсем загрустить. Плед отдавал его в детство, в то положение, когда всей кожей чувствуется правило жизни, правило всего… В одном углу ткань была разорвана и зияла дырка величиной с чайное блюдце. Края дырки были " украшены " бахромой и напоминали лепестки календулы. Когда подрос этот " цветочек ", уже и не упомнить, казалось, он был постоянно. По последней мерке, владелец дома привык к нему и не подмечал этого хаоса на летней шерстяной поляне ".
И снова Алексей отложил блокнот, натянул на плечи сползающий плед и зябко поежился.
Еще нетакдавно большущий доброкачественный древесный дом был полон солнца, света и радостных гласов. ныне же человеку, оставшемуся тут в одиночестве, он казался заброшенным и неуютным. Да и сам человек, неглядя на свои 40 с малым, смотрелся понурым и уставшим, буквально глубочайший старец. Он был один, постоянно один в этом как-то любимом, а сейчас опостылевшем доме.
– Как же все-же прохладно, – бесшумно проговорил беллетрист. – Впрочем, чему изумляться, совершенно быстро осень. Вон – листья уже желтеют… Включить нагревание, что ли? Хотя какой-никакой значение отапливать целый дом вследствии одной только комнаты? Может, лучше задуть камин? – Не вставая, он обернулся и кинул взор на прекрасный, в бело-голубых изразцах, камин у себя за спиной. Последний раз его разжигала Рита, 2-ая супруга Алексея, в то утро, когда огласила, что уходит от него навсегда… Вроде бы с такого дня прошло не так уж немало времени, но видится, что это массаж для зрения чрезвычайно, чрезвычайно издавна. Тем наиболее что в камине, очевидно ощущая совершенную массаж для зрения наказанность, с уютом поселился большой паучок, затянув чуток не половину издавна пустующего нутра собственным серым кружевом. Вид сети привел Алексея в еще большее угнетение, напомнив об одиночестве и неприкаянности. Писатель тут же отказался от идеи разжигания камина, вздохнул и опять поправил плед.
Он мог просидеть так чрезвычайно продолжительно, до самой ночи, покуда не установилась бы пора укладываться дремать. Чаще только в крайнее время конкретно так и случалось… Но в этот раз его вывел из забытья раздавшийся с улицы острый гудок кара. Писатель повернул голову к окну и через узкую занавеску увидел, что у ворот его дома стоит некая неизвестная машинка.
– Кто бы это мог быть? – спросил Алексей, оставаясь на месте. Не массаж для зрения нималейшего желания выходить из-под любимого теплого пледа и тем наиболее вылезать в промозглую влажность хмурого августовского дня. Но призывные гудки, перекрывавшие шум дождя, длились, и эта странная упорство сердила и вселяла тревогу.
Пришлось все-же подняться из кресла, вылезти вследствии стола, отыскать ногами шлепанцы, шаркающей, практически стариковской, походкой перерезать комнату и вылезти в сени, какие после капитального починки дома стали именоваться террасой. Алексей протер стекло. На улице массаж для зрения мало яснее, чем в доме. По ту сторону окна сбегали капли дождя, делая мир схожим на какую-то популярную картину, но беллетрист не мог припомнить ни ее наименования, ни имени живописца. Перед ажурными чугунными воротами стоял до забавного старый " Москвич " невзрачного, буквально выцветшее, немало раз прокипяченное платье, линяло-голубого цвета.
– Кто это? Что им нужно?
Ужасно не хотелось вылезать на улицу под дождик, припустивший посильнее. Плед так и норовил сползти с плеч. Холод террасы лизнул поначалу нагие ступни, потом пополз кверху по ногам. Машина за окном не двигалась с места, клаксон громко и нахально манил к себе.
– Почему они решили, что я обязан вылезти? – Писатель надавил клавиши на пульте, открыл вконцеконцов дверь и сделал первый шаг на ледяное крыльцо. Ответом ему был длинный противный скрип – то ли петли не смазаны, то ли дверь рассохлась.
– Рассохлась, наверное… Все скрипит и плачет в этом доме, – проворчал Алексей, надевая на босу ногу уличные туфли и оглядываясь в поисках зонтика. Пытаясь хоть когда-то защититься от дождя, он пошел к забору, убыстряя шаг, и от данной принужденной торопливости, совсем ему не характерной, нервничал и злился.
Путь до калитки показался на изумление длинным. Зато хозяйка калитка распахнулась просто, даже не скрипнула – порыв ветра оказался тут как тут. В лицо владельцу дома совместно с ветром кинулись дождевые капли и влажная узкая веточка с близкой березы.
– Вот благодарю, – ухмыльнулся беллетрист, вытирая мокрый отпечаток. – Поздоровалась, значит…
Когда он приблизился к драндулету, в нем приоткрылось окно. Из него высунулся прочный лысенький мужичок средних лет и прокричал звонким энергичным гласом:
– Меду, молочка, сметаны не хотите?!
– Что? – Писатель даже смутился. Неужто стоило так продолжительно гудеть и вынимать его из теплого дома на дождик, чтоб рекомендовать ему бидон сперма? Черт бы побрал этого громогласного незваного посетителя! Алексей уже готов был разозлиться, можетбыть, даже нагрубить назойливому торговцу, прогнав его восвояси, но внезапно ощутил, что ему вправду чрезвычайно захотелось сперма. Не омассаж для зрения жиренного концентрата из тетрапаковского пакета, а реального, деревенского сперма. И чтоб теплого, как в детстве…
– Молока парного, сметанки домашней! – раздавался тем порой через дождик невозмутимый глас. – Еще медок имеется, собственный, гречишный!
– Медок… – почему-то повторил за ним Алексей, кутаясь в плед.
– Вам вданныймомент как раз понадобится. Хворь как рукою снимет!
– Я что, так подобен на болезненного? – Писатель опешил и даже мало огорчился.
– Ну, – осекся лысенький, – вон как в плед завернулись. Небось простыли… Да и выглядите неважно…
У самого-то молочно-медового бизнесмена вид был что нужно: щеки горели здоровым румянцем, глаза счастливо улыбались.
– А млеко вправду парное? – Алексей не торопясь подошел ближе.
– А как же! – В гласе водителя " москвичонка " ощущалась гордость владельца. – Жена вот лишь подоила, а я по домам развожу. Попробуйте, еще теплое, я его умышленно в тулуп кутаю, чтобы не остывало. Меня, кстати, Виктором зовут. Во-о-он там, зрите, на выселках, зеленую крышу? Так это наша.
– А козьего нет? – сам не зная, длячего, спросил беллетрист и мысленно тут же обругал себя: " Какая разница, – млеко и млеко. Только что вообщем не намеревался ничто брать, а сейчас привередничаю ".
– Нет, коз не держим, лишь коровок… – резво отвечал Виктор.
– Ну, давайте… Почем оно у вас? – поинтересовался Алексей, засовывая руку в карман джинсов. Где-то там была пятисотенная бумажка, он отлично это помнил.
– Всего-то сотка за банку! Это по сегодняшним временам сущие гроши – за три литра-то, – заверил краснощекий Виктор. – Берите, оно еще теплое! А сметанки не хотите? Она у нас така-а-я жирная – пальчики оближешь! Как масло.
– Нет-нет. Я кое-что сперма теплого захотел. – Алексей держал банку аккуратно, какбудто она была прижавшимся к груди котенком. – Погреться.
– Да, погода ныне влажная, простыть – как пренебречь. Вы бы меду еще брали, – не унимался лысенький. – Чудо, а не мед! Янтарный! Да вот, понюхайте!
Владелец авто порылся в багажнике и вытащил на свет божий баночку янтарного цвета. Отвернул крышку и протянул Алексею: понюхай, мол. Запах был замечательный – сходу ощущалось, мед самый-самый что ни на имеется реальный, выдержать элементарно нереально.
– Как хорошо-то – намазать на хлеб меду и молочком запивать… – продолжал искушать Виктор.
– Да-да, вправду отлично, – согласился беллетрист, обнаружив вконцеконцов в кармане купюру. – Давайте и меду, кое-что я в самом деле раскис. В полтыщи впишусь?
Очень уж не хотелось ему ворачиваться в дом за средствами.
Лысенький быстро замялся.
– Я вобщем-то мед за 500 продаю… Но так уж и быть, уступлю. Хорошему клиенту – скидка от компании.
Он ловко сгреб средства и вручил Алексею его приобретения.
– Завтра еще заеду! – резво посулил торговец, вкорячиваясь в собственный кар. – Ждите!
– Ну вот, вданныймомент сперма попью, мед на хлеб намажу… – говорил беллетрист, расставшись с фермером и направляясь к дому. Идти массаж для зрения неловко: одной рукою он прижимал к себе банки – огромную, вправду еще теплую, с молоком и небольшую, восьмисотграммовую, с медом; иная десница держала раскрытый зонтик и сразу сжимала края сползающего пледа. А тут еще проклятые туфли, надетые на босу ногу, начали натирать пятки…
На крыльце довелось мало позаниматься, накрывая зонтик. И когда одна нога уже была занесена над порогом, Алексей ощутил, что плед, изменнически покинув плечи, оченьбыстро убегает книзу по спине, на мокрое от косого дождя крыльцо. Он попробовал воспрепятствовать этому, но входная дверь и порыв ветра сыграли с ним злобную шутку, грубо, наотмашь, толкнув в спину. Ноги в одно миг потерялись в складках упавшего пледа, он растерял равновесие и свалился лицом книзу. Осколки 2-ух разнокалиберных банок разлетелись по террасе острыми брызгами, мокрый зонтик с чавкающим звуком шлепнулся вблизи, прямо в бело-желтую лужу.
Через секунду-другую Алексей сделал попытку подняться. Он встал на колени, держась обеими руками за ушибленную голову, но кое-что мешало ему, не давая выпрямиться во целый рост. Скосив глаза, он увидел, что грубо закрывшаяся дверь прихватила край солнечного пледа и поймала таковым обычным и опасным методом запутавшегося в оранжевых клетках человека, как рыбу в невод.
Несчастный, чертыхаясь, выпутал лапти из объятий старого пледа и потянул его на себя. Истончившаяся за годы масть затрещала, и ткань с треском разделилась на две доли: крупная оказалась в руках, наименьшая же осталась за прикрытой дверью, на крыльце.
– Черт! – простонал Алексей. – Черт…
Это массаж для зрения крайней каплей…
За окном хлестал реальный дождь, где-то наверху открылась от сквозняка незапертая форточка. Холод непрошеным посетителем расползся по всему дому. В сенях, прямо на полу, покоился узнаваемый беллетрист Алексей Ранцов, уткнувшись лицом в яркие полосатые лохмотья, и сотрясался в массаж для зрения звучных рыданиях, оплакивая то ли возлюбленный плед, то ли свою неудавшуюся жизнь… А молочно-медово-стекольное месиво все растекалось и растекалось кругом него, заползая в щели меж широкими сосновыми досками.
Глава 3
Ангел. История первая
Когда Алексей пришел в себя, за окном уже сгустились ненастные вечер. И желая он принудил себя переодеться, помыться и причесаться, смотрелся все одинаково не наилучшим образом, от 1-го его вида больно сжималось сердечко. Я чрезвычайно не обожаю, наиболее такого, вытерпеть не могу, когда мой подопечный располагаться в таком настроении, да и какому хранителю такое понравится? А Писатель чувствовал упадок сил все почаще. А таккак совершенно нетакдавно он был полностью иным – инициативным, подтянутым, жизнерадостным, роскошным, убежденным в себе… Неужели тот человек пропал совсем? Это меня страшит! Ведь я так пытался, так немало сил вложил в эту свою работу… Ох, извините, я начал собственный рассказ, позабыв представиться! Будем знакомы – ангел-хранитель Писателя. Тот самый-самый, кто сопровождал Алексея на протяжении только его жизненного пути, разделял с ним все его уныния и веселья, знал обо всех его секретных думах и желаниях, кто совместно с ним переживал открытия и расстройства, кто совместно с ним – и сейчас я могу этого не укрывать – создавал его красивые творения: побуждал, подсказывал идеи, идеи и образы, принуждал садиться за работу, когда ленность или рутинные будничные хлопоты отвлекали от творчества.
Обычно ангелы-хранители находятся в неведении сравнительно такого, какая судьба уготовлена их подопечным. Но в этот раз у нас с Алешей все массаж для зрения подругому. Вам любопытно, как и отчего так вышло? Имейте снисхождение, всему родное время. В подходящий момент моего повествования вы обо всем спрашиваете. А покуда элементарно поверьте мне на словечко, что это массаж для зрения конкретно так. Алеша еще не родился – а я, его хранитель, уже знал, что ему предстоит начинать не кем-нибудь, а конкретно беллетристом. Может быть, даже большим, чье имя совсем войдет в список имен классиков литературы. Ну или, по последней мерке, известным, таковым, чьи книжки люди будут декламировать и перечитывать, обретая в всякой строке, каждом виде, каждом повороте сюжета кое-что родное, недалёкое, принципиальное, на что станет откликаться их воротила.
Уже с первых лет жизни Алеши я с готовностью следил, что не ошибся в собственных прогнозах. Он был прелестным ребенком: пепельные вьющиеся волосы, румяные тугие щечки, огромные доверчивые серые глаза… Больше только на свете ему нравилось выслушивать басни, какие я ему говорил, – напротяжениинесколькихчасов мог сидеть с открытым ртом и выслушивать. А еще небольшой Алеша чрезвычайно обожал книжки, которых, благодаря заботе родителей, у него массаж для зрения предостаточно. И когда зрелым прежде массаж для зрения уважать ему басни или вирши, он сам листал красочные странички, разглядывал картинки и придумывал по ним личные летописи. Мне оставалось лишь ликовать. На собственном веку я стерёг уже почтивсех людей, все они, как вы осознаете, как-то были детьми, но никто из моих былых подопечных не сумел бы похвастаться таковым состоятельным воображением, каким владел этот малютка.
На таком фоне все другие заботы, связанные с Алешей, выглядели сущими пустяками. Ну да, паренек случался времяотвремени чрезвычайно впечатлителен, эмоционален и обидчив – но разве не все творческие натуры таковы? Главное, что у него массаж для зрения благое сердечко, а все прочее не так важно… Кроме разве что лености. К огорчению, во всем, что не касалось игр и чтения, небольшой Алеша не обнаруживал особенного старания и обожал времяотвремени отлынивать от дела. Особенно это стало приметно, когда паренек пошел в школу. Но я был начеку и уже с ранних лет не дозволял грядущему писателю лениться, таккак добиться той славы и успеха, какие были написаны ему на роду, разрешено массаж для зрения лишь томным трудом. А ленность, как понятно, – недолговечный грех, с ней и душу убить непродолжительно.
Когда мой грядущий Писатель вступил в пору детства, мне, естественно, прибавилось работы. Юности нередко характерно исполнять легкомысленные поступки, какие имеютвсешансы разом заместить судьбу, – и хранителю следовало непрерывно быть начеку, чтоб оградить его от опрометчивого шага. Но мне, сознаться, это даже нравилось. Не обожаю рутины. Подопечный, в душе которого бушуют бури, мне еще увлекательнее, чем какая-нибудь мещанка, которая всю жизнь задумывается только об обеде, ценах на ситец да ссорах с соседкой. Пускай Алешу метало и швыряло из стороны в сторону, но после длительных и невыносимых колебаний он все-же сделал верный отбор жизненного пути и поступил в тот вуз, где разрешено массаж для зрения заполучить познания и умения, нужные писателю. Тогда, во время учебы в институте, он и начал формировать свои первые книжки, а я помогал ему во всех задумках и начинаниях как лишь мог.
Бурные влечения и искренние метания привели к тому, что в 20 два года мой подопечный женился, а к 20 трем уже сделался папой. Не могу заявить, что я был рад этому событию, мне казалось, что он некотороеколичество поторопился приступить семейную жизнь. Но поменять я ничто не мог – таккак мы, ангелы-хранители, не так уж властны над людскими долями, как задумываются об этом люди. Мы способны времяотвремени подвести человека к благому решению, посодействовать ему самому отрешиться от собственных же отвратительных целей или отвергнуть от него угроза, но этим все наши способности ограничиваются. Свою жизнь со всеми испытаниями, счастьем и горестями любой человек переживает сам – а мы только смотрим за ним и довольствуемся или печалимся в зависимости от такого, что за отбор сделал наш подопечный. Мой, кпримеру, решил рано жениться на девушке, которую, фактически, даже и не обожал. Ну что же, это массаж для зрения его преимущество. К моему удивлению, появление первенца шибко поменяло его – новый бунтарь перевоплотился в наседку. Откуда лишь в нем взялись такие снисхождение, интерес, внимание? Иногда мне даже казалось, что он перегибал палку: воодушевление отцовством уж очень размягчало его. Он просыпался по ночам при малейшем шорохе, доносящемся из колыбели малыша, и позже продолжительно сидел над ним с влажными от счастья очами, погружаясь в новое для него эмоция. Это становилось аналогично на рабство. И раб был счастлив, что он раб.
Меня это совершенно не устраивало. Я рассказал свои сомнения хранителю его сынишки, но тот только посмеялся и напомнил мне, что лишней любви не случается и мы, ангелы, обязаны в таком случае ликовать, а не напротив. Но я не был с ним согласен. Я стремился для собственного подопечного совершенно иного. В этом человеке, сообразно Книге Судеб, были заложены огромные влечения, какие, как мне казалось, затухали под мягким багажом каждодневной домашней идиллии прямо на моих очах. Алексей не имел права так отзываться одному ощущению, это обедняло его, отрывало от главного дела жизни – написания книг…
Однако я обязан принестиизвинения перед моими читателями за то, что начал родное повествование совершенно не с такого, с что следовало. История жизни Алексея еще станет поведана вам на данных страницах, и довольно тщательно, – но не вданныймомент, а со порой. Ведь Алексей – седьмой по счету мой подопечный. И, стало быть, говорить свою историю мне необходимо начиная не с него, а с самых истоков моей своей биографии.
Наверное, по логике жанра, я также обязан был бы выложить свою историю с самого истока. Поведать о собственном появлении на свет Божий, о первых робких шагах в Светлом Мире, о длинном, суровом и вдумчивом обучении в школе ангелов и так дальше. Однако я не буду этого делать по почтивсем факторам. В том числе и поэтому, что мне самому не слишком-то любопытно вспоминать тот период моей жизни. В то время я был таковым же, как и все, – самый-самый что ни на имеется обыкновенный ангел-ученик, которых у Всевышнего тыщи, а то и миллионы. Правда, Иволга, моя подружка, убеждает, что уже тогда я грубо выдавался посреди остальных – и незаурядным образом идей, и склонностью к творчеству, и твердостью характера… Но я не слишком-то доверяю ее словам, во каждом случае, когда стиль идет обо мне. Ведь Иволга меня обожает, а влюбленность, как понятно, отбирает возможности быть объективными не лишь людей, но и ангелов. Я-то сам отлично знаю, что ничем не выдавался из толпы собственных друзей. Разве что фантазией: я так обожал изображать себе кое-что и говорить об этом, что меня прозвали Мечтателем.
С позволения читателей, я опущу в повествовании целый период собственного взросления и обучения и начну рассказ сходу с такого момента, как закончил школу ангелов. В то время я, как и все остальные выпускники, стремился как разрешено быстрее начать к той почтенной и интереснейшей работе, к которой нас все это время готовили, – опеке человеческих душ. И когда этот праздничный миг вконцеконцов настал, я готов был ощутить себя счастливейшим из всех творений Всевышнего… И ощутил бы, ежели б не Иволга. Так уж вышло, что моя подружка не могла быть удостоена чести защищать души. Ее ждала кислая рутинная служба в Небесной Канцелярии, и мысль о грядущей разлуке со мной ее чрезвычайно печалила. Я, как мог, успокаивал Иволгу, но идеи мои были уже далековато. Всем собственным созданием я рвался на Землю… Куда скоро и отправился, целый самых радужных надежд.
История первая, произошедшая со мной в годы 1652–1677-й от Рождества Христова
Прибыв на пространство назначения – на окраину огромного портового городка, я ждал появления собственной подопечной на свет с огромным нетерпением… Чего, увы, никоимобразом невозможно массаж для зрения заявить о ее матушке. Моей Массаж для зрения е предстояло начинать четвертым ребенком в семье – а ежели быть четким, то седьмым, поэтому что два ее брата и сестра погибли совершенно крошками. И, как ни грустно это опознавать, предки издавна уже не довольствовались дополнению в собственном семействе. Хранитель матушки Массаж для зрения ы говорил мне, что еще каких-либо 10 лет обратно его подопечная была хорошей хохотушкой, вышедшей замуж, назло желанию собственной семьи, по любви, за рыбака, самого прекрасного молодогочеловека в окружении, но, увы, далековато не самого обеспеченного.
Чему тут изумляться: разрастающейся на очах семье довелось чрезвычайно тяжело. Жили предки Массаж для зрения ы в скудном домишке с прохудившейся крышей, сильно мерзли каждую зиму, поэтому что средств на дрова или уголь не массаж для зрения , и ничтожную печурку топили хворостом, который детки собирали в близлежащем бору. Отец Массаж для зрения ы ловил рыбу в море, мама, скоро увядшая и состарившаяся, продавала улов на рынке и часто ворачивалась домой ни с чем – то улов был очень мал, то торговля не задалась, а то, бывало, какой-либо стражник поймет да и отберет всю корзину с рыбой. В такие дни детям ничто не оставалось, как прилечь дремать голодными. А ежели прибавить к этому тяжкий труд по дому – Массаж для зрения а, как старшая дочь, рано истока помогать мамы и сидела с младшими, покуда родителей не массаж для зрения дома, – то разрешено доставить себе, как тяжко массаж для зрения правило ее жизни. Глядя на измученную, пожизненно голодную, худую, как щепка, девочку, я обливался слезами и клялся себе, что непременно сделаю Массаж для зрения у счастливой. Тогда я был молод, неопытен и считал, что смогу начинать самым восхитительным хранителем со пор Сотворения решетка, ежели буду выполнять желания собственной подопечной. Кому, как не ангелу-хранителю, ведать, о чем грезит тот, кого он защищает! А Массаж для зрения а в ту пору желала во сне и наяву только об одном – досыта покушать. И для истока я сделал так, чтоб обладатель харчевни брал ее к себе в помощницы. Там, естественно, также доводилось действовать не покладая рук, но, по последней мерке, при харчевне Массаж для зрения а постоянно была сыта. И, нужно заявить, это диковинно вульгарно ей на выгоду. Девушка повеселела, пополнела и к шестнадцати годам сделалась подлинной красавицей. На нее заглядывались не лишь местные мужчины из таковых же, как у нее, обычных семей, но и горожане побогаче и познатнее. Не проходило и дня, чтоб кто-либо из них не намекнул Массаж для зрения е, что готов уплатить за ее влюбленность. Зная, как грезит моя девочка о сытой и счастливой жизни, я заволновался. Большим разумом и дальновидностью Массаж для зрения а не различалась, ей ничто не стоило, польстившись на обязательства, изготовить неосторожный шаг – и тогда вся ее жизнь могла быть погублена, еще не успев завязаться.
Чтобы оградить свою подопечную от падения и стыда, я посодействовал ей вылезти замуж за состоятельного вдовца. Поставщик провизии для царской армии увидел в харчевне молодую красавицу и практически растерял спокойствие и сон. Естественно, предки были рады-радешеньки таковой выгодной партии для дочки, а уж подружки Массаж для зрения ы – те и совсем еще продолжительно после женитьбы прогуливались зелеными от зависти. И моя семнадцатилетняя подопечная с ловлей отправилась под корона, даже неглядя на то, что ей еще наиболее по сердцу был юный оружейник с соседней улицы, а совсем не краснолицый обрюзгший ревнивый жених с бородавкой на носу, ветше ее на 20 6 лет.
